Но это чуточку позднее.

Метаморф Мия – или уже где?

Деньги, деньги… ладно, лошадь она по-простому покрасила, потому что чисто вороной, на которой скакала эданна Орнелла, у нее не было. Помоет потом, краска не ромская, смоется в два счета.

А платье такое же.

И фигура.

И лицо…

При общении она никого не обманет, но чуть подальше – отлично… Мия вышла из засады, показательно привязала лошадь к дереву, дан Амедео увидел ее почти сразу и расплылся в улыбке.

– Эданна!

Сам с коня спрыгнул!

Так чего еще надо!

– Привяжите коня, пожалуйста. Нам надо поговорить…

И привязал, и заулыбался так… маслено.

Мия сделала шаг вперед, второй… Всего два движения. Два удара.

Один – в солнечное сплетение. Сильно, жестоко, чтобы согнулся.

И второй – камнем с острыми гранями в висок.

Правки и добавки уже не требуется.

Дан Амедео умер мгновенно.

Мия на всякий случай пощупала его висок – отлично, кость вдавлена глубоко, теперь пульс… нет, нету. Ну и прекрасно, ей того и требуется…

Теперь надо как следует уложить эту тушу… ага, вот так… лошадь испугалась, понесла, вот подходящая ветка, Мия чуточку надломила ее, примерилась, в самый раз по высоте, а вот тут, под голову ему, камушек.

Случается в лесу такое. Лес смешанный, почва везде разная… не повезло.

Горе какое!

Теперь лошадь дана Амедео.

Отвязать и спугнуть. Да так, чтобы она по лесу неслась с выпученными глазами.

Реально?

Сложно. Но Мия справилась. Она просто заранее привязала на соседнюю ветку кусок медвежьей шкуры и надела на нее мешок. Потом отвязала лошадь – и мешок сняла.

Ветка качнулась у самого носа лошади, жуткий запах ударил в ноздри благородного животного… не видели вы, как это благородное и умное стоит на задних копытах, а передними по воздуху молотит что есть силы…

Хорошо пошла!

И тут все взрыла хорошо… да, так и выглядит… Мия оценивала поляну, а руки работали сами по себе, отвязали кусок шкуры с ветки, убрали в мешок, еще раз все проверили…

Отлично!

А когда тело найдут, тут и остатки следов затопчут.

Забегая вперед: так оно и вышло.

Лошадь вынесло на охотников, всю в пене, люди встревожились, поехали искать дана Амедео, ну и нашли…

Эданна Мария поплакала… недолго, дня два, а потом подала прошение королю. Поместье сыну сестры, а ей приданое и монастырь! Наконец-то и побыстрее!

Ни эданну Орнеллу, ни дану Мию никто не заподозрил. Убийство так и осталось «несчастным случаем».

Филиппо Третий умирал.

Сейчас это было уже очевидно, и счет пошел на дни, если не на часы. Мужчина лежал в кровати, не ел, не пил, только испражнялся под себя. И даже не осознавал этого.

«Чистится», – шептали слуги.

Адриенна махнула рукой на все приличия и проводила время рядом со свекром, за что Филиппо Четвертый был ей весьма и весьма благодарен.

Отца он любил.

Искренне любил, но и трепетал перед ним, и побаивался, и… именно поэтому ему было тяжело смотреть, как сильный мужчина уходит. Уходит, как и жил.

Спокойно, рассудочно и бестрепетно.

Правда, утешала его величество эданна Франческа, спешно примчавшаяся в столицу и поселившаяся в своем городском доме.

Ко двору она не совалась, но логично рассудила, что умирающий король уже не так опасен. Ну и…

Филиппо Четвертый оценил глубину самопожертвования эданны и мчался к ней каждую ночь.

А Адриенна ночевала рядом с Филиппо Третьим. Благо в спальне короля была выдвижная кровать. Обычно на ней спал камердинер, но сейчас…

Дан Пинна был искренне благодарен эданне Адриенне.

Вот просто – за все.

Когда ты привязан к человеку, когда ты его любишь (и вот не надо этих пошлостей, можно подумать, что любовь бывает только плотская), когда любимый уходит…

Как же это больно!

И тяжко!

И так не хочется, чтобы любимого человека касались чужие, равнодушные руки…

До слез, до крика, до боли… да, слуги ухаживают. Но это другое.

Это их работа.

Им приказали – они пришли, им прикажут – они уйдут.

И именно поэтому Адриенна получила искреннюю благодарность камердинера. И…

Филиппо застонал ночью.

Адриенна привычно встала, положила ему руку на лоб, зашептала какую-то ерунду – про то, что все спят, и спать надо, и все будет хорошо…

Потом попоила короля, вытащила испачканную пеленку, без малейшей брезгливости подстелила чистую.

Брезгливость?

Нет, не слышали.

Это эданне Франческе вольно мизинчик оттопыривать и тянуть с ужасом в глазах: «Это так ужасно, я просто не могу-у‑у‑у…»

Ну и не моги.

А Адриенна в деревне выросла… вы мимо свинарника не проходили, не случалось? С подветренной стороны, очень рекомендую.

А еще можно жеребят выкармливать, и щенят, и котят… да кого только на попечении Адриенны не случалось! С ее легкой руки кого только дане не тащили!

Так уж это… Сибеллины – свет и счастье своей земли. Растущего на ней, живущих на ней… побывав в руках Адриенны, на поправку шли практически все животные. Но это же потом!

Когда она осмотрит, покормит, приглядит… Если что – больные животные и пахнут не лучшим образом, и испражняются, кстати говоря, и тошнит их тоже частенько.

И раны Адриенна перевязывала, и повязки накладывала. Это обязанность хозяйки дома, если уж на то пошло!

Потом, конечно, можно и лекаря пригласить. Но где лекарь, а где замок! Пока он доедет, больной шесть раз помереть успеет…

Так что… какая брезгливость? Смешно даже!

Иларио Пинна, который тоже проснулся на стон, стоял в дверях спальни и наблюдал за этим. Видел уверенные четкие движения белых рук в сумраке комнаты, видел, как эданна почти материнским жестом отвела с лица короля мешающую прядь…

– Спасибо, ваше величество.

– Дана Адриенна, – привычно отозвалась она. – То есть эданна…

– Спасибо вам, эданна Адриенна.

Королева качнула головой.

– Это мой долг.

Почему-то она осознавала это именно так.

А еще…

Филиппо Третий уходил из-за проклятия. Если Адриенна его бросит, ему будет намного больнее. Пока она рядом… ему легче.

Кстати, Иларио это тоже отметил.

– Я знаю, вы не любите короля…

– Которого из? – горько улыбнулась Адриенна. – Если что, дан Пинна, это взаимно.

– Его величество принудил вас выйти за принца.

– Да.

– И вы можете уйти.

– Да.

– Когда вы уходите, ему становится хуже. Почти перестают действовать обезболивающие… я знаю, какого вы рода, эданна. Его величество не делился со мной, но я знаю…

– Неужели?

В полумраке, который развеивался лишь двумя свечами, выражения лица Адриенны было не отследить. Поэтому дан Пинна ориентировался только на ехидство в голосе женщины.

– Сибеллины, ваше величество. Вы – радость своей земли…

– Да. Вы понимаете, дан, что, если об этом узнают, вас просто казнят?

– Да, эданна. Понимаю.

– Тогда больше так не рискуйте, – посоветовала Адриенна.

– Не стану. Я… вы могли бы злорадствовать. А вы искренне стараетесь помочь. Я ведь вижу, я не слепой. И остальные слуги видят…

Адриенна вздохнула.

Разговор был тягостным, но… для чего-то же камердинер его затеял? Видимо, для чего-то важного.

– Дан Пинна, его величество просил меня о вас позаботиться. И если вы захотите мне служить, я буду рада.

– Я не знаю, ваше величество. Мне будет сложно.

Адриенна вздохнула.

– Я знаю. Дан Пинна, здесь и сейчас – поймите меня правильно. Вы можете уехать к себе и получать пенсион. Вы можете остаться при дворе, я лично прослежу, чтобы вас никто не смел задеть. Вы можете остаться и служить мне. Насчет его величества я не знаю, он может не захотеть вас видеть.

– И не захочет.

– Я ничего и не предлагаю от его имени. А от своего – вы меня услышали.

– Я услышал, эданна Адриенна. И… все правильно понял.